-но мы же не можем прямо тут! -физиологически можем. -но мы же не животные! -биологичеcки животные. -но у нас же есть какие-то морально/этические принципы! -теоретически есть.
Я конечно прошу прощение, что несу старое... но мне кажется, что этому фику как раз тут и место 
столько кинков и секса на квадратный сантиметр текста у меня никогда ни до ни после еще не выходило.
наверно все читали, но все равно - мне кажется и повторить не грех.
а если кто не читал - всех приглашаю
читать дальшеи еще я считаю этот фик своим лучшим произведением. и да... рекламирую сам. ну нравится он мне очень ))))
Название: Ошейник чёрнай, кожанай
Автор: onaglorik
Бета: John Malkon, ave_2006, Melarissa, syslim
Размер: миди (6 620 слов)
Персонажи: охотник Джон, по прозванию Винчестер; сыновья его любезные, на все согласные - Дин, Сэм и Адам; чудище лесное, крылатое, синеокое, безымянное
Категория: слэш
Жанр: юмор, пародия, сказка
Рейтинг: NC-17 (кинк!)
Дисклеймер: все не мое
Саммари: сказка - пародия на "Цветочек аленький" (С. Т. Аксаков)
Предупреждения: читать дальшеООС, АУ; нецензурная лексика; BDSM в условиях русского средневековья; секс с использованием посторонних предметов; вертикальный инцест (Джон/Дин): педофилия, изнасилование, жестокость; упоминание горизонтального инцеста (Сэм/Адам)
Пара слов: читать дальшеУважаемые читатели, обратите внимание на Жанр, Рейтинг и Предупреждения - не надо потом плеваться, что все не для ваших нежных ушек))). Это стеб! Это содомия! Это мат-перемат! Не читайте, кто не готов! А вообще, все написано с любовью ко всем героям!
Размещение: только с моего личного разрешения.
Спасибо бете John Malkon, это он мне подсказал идею этого фика. И подстегнул мое воображение так, что все было написано за сутки.
читать дальшеВ некиим мире, в некиией реальности, на окраине, жил-был умелый охотник, именитый человек, Джон, по прозвищу Винчестер. Много у него было всякого богатства, оружия редкого, ножей различных, драгоценных амулетов куча, золотые и платиновые кредитки (фальшивые, конечно, как у каждого уважающего себя охотника). И было у того охотника три сына, все три красавцы писаные, а старшой лучше всех; и любил он сыновей своих больше всего своего богатства, оружия редкого, ножей всяких, драгоценных амулетов, дневника своего тайного с записями пикантными, золотых и платиновых кредиток (фальшивых, конечно, как у каждого уважающего себя охотника) — по той причине, что был он вдовец и любить ему больше было некого; любил он младших сыновей, а старшего сына любил сильнее, потому что он был собой лучше всех и к нему ласковее — и попку подставит как надо, и вздохнет вовремя, и возьмёт глубоко, аж до волос на причинном месте, и глазом зелёным сверкнёт так, что дух захватывает; в общем, всё было любо Джону Винчестеру в сыне старшем.
Вот и собирается тот охотник по своим секретным делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство на слёт и обмен опытом промеж охотников со всего мира, и говорит он своим любезным сыновьям: "Сыновья мои сильные, сыновья мои складные, сыновья мои послушные, еду я по своим секретным делам за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня тихо и смирно, не привлекая лишнего внимания, трахаться в тайне, не напоказ, а только в удовольствие, и коли вы будете жить без меня тихо и смирно, не привлекая лишнего внимания, трахаться в тайне, не напоказ, а только в удовольствие, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами захотите, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостинцев вам хочется".
Думали они три дня и три ночи, и пришли к своему родителю, и стал он их спрашивать, каких гостинцев желают. Средний сын Сэм бросился отцу в ноги, лобызнул ботинок кованый, со шнуровкой толстой, обхватил колени, волосы длинные со лба откинул, поднял очи ореховые да говорит ему: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне органических продуктов, ни кожу убиенного оборотня, ни зубов вампира, а привези ты мне лэптоп новенький, и чтоб был от его экрана такой свет, как от луны полной, как от солнца красного, и чтоб было от него светло в тёмную ночь, как среди дня белого, чтоб весил меньше трех пудов и скорости был неимоверной, чтобы удобно было работать за ним, охоту секретную для тебя искать".
Охотник умелый призадумался и сказал потом: "Ладно, сын мой хороший, шлёндра длинноволосая, волос долог, да ум не короток; подарок по тебе будет. Привезу я тебе таковой лэптоп; знаю я за морем одного человека — охотника старого, друга надежного, бородатого, на ноги болезного, который достанет мне таковой девайс; а и есть он у одного королевича заморского, конфетки посасывать любящего, а и спрятан он в борделе его за дверью, парчой обитою, а и стоит тот бордель в каменном городе, а дверь ту охраняют три хабалки, на всё готовые, за тремя сантехниками немецкими, все умеющими. Работа будет немалая: да для моей кредитки золотой (фальшивой, конечно) супротивного нет".
Бросился ему в ноги сын младший Адам, потерся щекой о вставшее отцовское естество через штаны домашние и говорит: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне джинсов моднявых левайсовских, ни дорогущих чёрных шкур волколаков, ни бесценных магических браслетов на ножки мои красивые, а привези ты мне наряд невиданный, алый, лаковый, с головы до пят, с заклепками большими, чтоб разрезы во всех местах с застежками самооткрывающимися для удобства употребления, чтоб с ним красота моя только прибавлялася, для тебя множилась, чтоб креп твой елдык".
Призадумался охотник умелый и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ему таковые слова, потрепав по волосам взлохмаченным: "Хорошо, сын мой прилежный, шаболда пригожая, достану я тебе таковой туалет; а и есть он у дочери короля подземного, молодой демоницы красоты несказанной, белоокой и неприступной; и схоронен тот туалет в геенне огненной, глубокой пропасти, и глубина той пропасти в триста саженей, за семью дверьми каменными, за семью замками лавовыми, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по псу адскому, и день и ночь зубы скалящими, и ключи от тех дверей каменных носит демоница на поясе. Знаю я за морем такого человека, как смоль чёрного, вредного, как царская водка противного, и достанет он мне таковой туалет. Потяжелее твоя работа братней, да для моей кредитки платиновой (фальшивой, конечно) супротивного нет".
Пошел к отцу старший сын Дин, медленно, плечами поводит татуированными, ногами кривыми перебирает, показывая себя во всей красе, предлагая себя, словно шалава последняя на калашном ряду, умелая, цену себе знающая и готовая к употреблению; обнял отца своего со спины, потёрся торчуном своим о бедро литое и говорит таково слово: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне всего того, что братья мои, пидарасы, поназаказывали, а привези ты мне, батюшка, чудище заморское, страшное да дикое, для утех извращённых, сексуальных, которого бы не было страшнее на белом свете".
Прибалдел от нахальства такого охотник умелый, от непокорности сына своего любимого, схватил он его за волосы русые и вмазал пару раз промеж глаз для острастки по носу конопатому, да ногами попинал играючи, приговаривая: "Что ты, сын старшой, подстилка дешёвая, разве так можно?!"
И понял сын старший, что маху дал, что надо с другой стороны к Хозяину подойти, чтоб фантазии свои реализовать ему дали. "Ладно, отец, пойдём длинным путём... — пробормотал молодец и ещё теснее прижался к батюшке, — а привези ты мне тогда, отец родимый, ошейник кожанай чёрнай с камушками блестящими, в золото впаянными, краше которого нет на белом свете, чтоб красивше я был, чтоб глаз твой радовался, на меня глядючи, чтоб схватить мог, когда захочется, придушить по желанию, иль на цепь посадить, ежели надобно, чтоб сукой верной служил я, чтоб стояло у тебя во веки веков, чтоб мог ты нас драть без устали в любых позах, какие понравятся".
Призадумался охотник умелый пуще прежнего. Мало ли, много ли времени он думал, доподлинно сказать не могу, но обкончался я за это время, наблюдая за развратом, который устраивали его сыновья вокруг батюшки, и хоть понимал всю глубину своего падения, но наслаждался я видом инцеста...
Надумавшись, охотник умелый целует, ласкает, приголубливает своего старшего сына, любимого, слизывая подсохшую кровушку из разбитого носа, и говорит таковые слова: "Ну, задал ты мне работу потяжелее братниных: коли знаешь, что искать, то как не сыскать, а как найти то, чего сам не знаешь? Ошейник кожанай не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свете? Буду стараться, а на гостинце не взыщи".
И отпустил он сыновей своих хороших, пригожих, в ихние горницы дешёвые, гостиничные. Стал он собираться в дальние края заморские. Долго ли, много ли он собирался, я не знаю и не ведаю, не подглядывал, не смел открывать очи свои ясные, только слышал, как навещал отец сыновей своих и прощался с каждым из них и со всеми разом, страстно, долго да основательно.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Долго ли, коротко ли возился Джон, а собрал сумы свои тяжелые, солью да святыми мощами наполненные, перекинул винчестер родной, по которому его и прозвали, через плечо и поехал он в путь, во дороженьку, довольный весь от прощания.
Вот ездит охотник умелый по чужим сторонам заморским, по королевствам невиданным; продает он свои услуги втридорога, убивая чудищ различных, покупает чужие секреты мастерства, знания меняет на умения, со придачею серебра да золота с кредиток (фальшивых, конечно), и дерет друзей своих охотников, да и монстрами не брезгует, вставляет им перед смертушкой неминучею, ведь не сыновей родимых, любимых, красавцев писаных дожидаться же? Отыскал он заветный гостинец для своего среднего сына: лэптоп с безлимиткой, с экраном ярким, что светло от него в тёмную ночь, как в белый день. Отыскал заветный гостинец и для своего младшего сына: наряд невиданный, что б с ним красота сына его младшего только прибавлялася бы, да множилась, и уже креп елдык его только от мысли одной, как на сыне будет смотреться одёжа заморская алая, лаковая, с головы до пят, с заклепками большими, с разрезами во всех местах с застежками самооткрывающимися для удобства употребления. Не может он только найти заветного гостинца для старшого, любимого сына — ошейника кожанага чёрнага, краше которого не было бы на всем белом свете.
Находил он во садах райских, пустынях адовских, магазинах тайных человеческих много ошейников чёрных такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать, да ни по матерному обложить грамотно; да никто ему поруки не даёт, что краше того ошейника нет на белом свете; да и сам он того не думает. Вот едет он путём-дорогою со своими думами верными, мыслями шальными по пескам сыпучим, по лесам дремучим, и, откуда ни возьмись, налетели на него разбойники бусурманские, турецкие да индороссийские (1). И не знает охотник умелый, что ему делать с этою кодлою, не обучен он мастерству ратному, умеет он лишь резать без отдыха и перерыва на трапезу. Охотник он умелый, а не паскуда последняя, не душегуб он людишек смертных, и, увидя беду неминучую, что порешит сейчас чад неразумных, бежит он во тёмные леса. "Пусть-де я чудищ лютых лишку порежу без лицензии, чем надругаюсь над клопами неразумными и поглумлюсь над принципами своими".
Бродит он по тому лесу дремучему, непроездному, непроходному, и что дальше идёт, то дорога лучше становится, словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются. Смотрит назад — хрен не присунуть, смотрит направо — кусты да бурелом, вампиру, от жажды окосевшему, не проскочить, смотрит налево — а и хуже того. Дивуется охотник умелый, думает не придумает, что с ним за сверхъестественное совершается, а сам все идёт да идёт: у него под ногами дорога торная. Идёт он день от утра до вечера, не слышит он рёву оборотневского, ни гудения зомбиного, ни крику баньш, ни воя привидений: ровно около него все поизгнано. Вот пришла и тёмная ночь; кругом его хоть глаз выколи, а у него под ногами светлёхонько.
"Вот и супернатуральным сильнее запахло!" — ухмыльнулся охотник умелый.
Вот идет он, почитай, до полуночи, тесаком махая играючи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: "Видно, шалит нечисть-то, так туда идти мне и надобно... На верную смерть, неминучую гадов противных отправить!"
Отпил он святой воды да и пошел вперед. Чем дальше идёт, тем светлее становится, и стало, почитай, как белый день.
Выходит он под конец на поляну широкую и посередь той поляны широкой стоит дом не дом, чертог не чертог, а хибара косая кривая, вся в огне, в письменах неизвестных, вся горит и светит, а огня не видать; ровно снег искрится, инда тяжело на него глазам смотреть. Все три окна в хибаре растворены, и играет в нем музыка странная, коей никогда он не слыхивал, на церковные псалмы очень похожая.
Входит он за плетень хлипкий, идёт по двору грязному, заходит в дверь покосившуюся и видит перед собой комнатушку убогую, кровать огромную, стол дубовый, да пару стульев, промеж них стоящие. Дивится охотник умелый такой бедности несказанной, а вдвое того, что хозяина нет. Плюнул в сердцах охотник, что только зря время потратил, и решил уже было, что стоило тех людишек ему разбойников бусурманских, турецких, да индороссийских покрошить, не разбирая кто в чем виноват, как заурчало вдруг в животе у Винчестера, и подумал он в те поры про себя: "Всё ничего, да есть нечего" — и появилась тут же на столе миска люминивая с похлёбкой холодной, да вино кислое в стакане разовом да с ложкой в серёдке дырявленой. Сел он за стол без сумления, не побрезговал едой гадкой, заткнувши нос себе пыжами (2), напился, наелся досыта, потому что не ел сутки целые; кушанье такое, что и сказать нельзя, — того и гляди, что обратно полезет, а он, по лесам и пескам ходючи, крепко проголодался; встал он из-за стола, осмотрелся, а отсосать в благодарность некому и подставить дырку за хлеб за соль некому. Не успел он встать да оглянуться, а кушаний как не бывало, а музыка играет не умолкаючи.
Дивуется Джон такому чуду чудному и такому диву дивному, а сам думает, портки сдергивая: "Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть, раз нет тут ничего зловещего, а с утра сожгу здесь все к херам собачьим" — и ложится он на широку кровать, накрывается дырявым покрывалом, штампами изукрашенным. И стало в комнатушке темно, хоть глаз выколи, и музыка играет будто издали, и подумал он, хер надрачивая: "Ах, кабы мне сыновей хоть во сне увидать, в позах развратных, душе приятных!" — и заснул в ту же минуточку, не успев разрядиться с усталости.
И пополнил и я, за события эти, не по моей воле произошедшие, запасы знаний своих и умений, разрядился не единожды, на разврат потихоньку поглядывая, и уполз во кроваточку мягкую, блядством этим измученный, со волнением думая, что же завтра начнется по утру?
Просыпается охотник, а солнце уже взошло выше дерева стоячего. Проснулся Джон, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне сыновей своих хороших, давалок жадных и пригожих, и видел он сыновей своих младших: среднего и младшего, что они веселым-веселёхоньки отдавалися ему в услужение, да так, как никогда еще не было, а печален один сын старший, любимый, в стороне хуй свой надрачивал, и к нему подходить не стремился, так и кончил, на сына глядючи, не на младшеньких, на любимого; видел он, что у среднего и младшего сыновей есть папики богатые и что сбираются они в жиголо пойти, не дождавшись его благословения отцовского; старший же сын любимый, красавец писаный, о папиках и слышать не хочет, покуда не воротится его родимый отец. И стало у него на душе и радостно и не радостно. Встал он со кровати грязной, штаны свои облачает, дланью широкой причесывается и по щекам хлопает, чтоб проснуться окончательно, а на столе только хлебные корки валяются, и вкусить-то больше и нечего, даже водицы хлебнуть не предложено. Зажав в зубах корку твердую, почесав чресла свои, рванул он на задворки, справить нужду малую… или даже большую. Присел за кусточком калиновым и рвет из дневника тайного странички неисписанные.
Сидел он так много ли, мало ли времени — неведомо: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается.
И вдруг видит он, на пригорочке зелёном воткнут дрын, а в дрын тот вбит крючочек ржавый, и на нем висит ошейник чёрнай кожанай, золотом отливает, каменьями цветными сверкает, красоты невиданной и неслыханной, что ни в сказке сказать, ни пером написать, да и по матерному ни обложить грамотно. У охотника умелого дух занимается; подходит он ко тому ошейнику, штанов делом не подтянув; отсветы от каменьев так и слепят; затряслись и руки и ноги у Винчестера, и возговорил он голосом радостным: "Вот ошейник кожанай, какого нет краше на белом свете! О каком просил меня сын старший, любимый!".
И, проговорив таковы слова, подошёл он, и схватился за самый больший камушек. В ту же минуту, безо всяких туч почернело вокруг, блеснула молния, и ударил гром, инда земля зашаталася под ногами, и остался камушек в руках охотника, и вырос, как будто из земли, перед Джоном зверь не зверь, человек не человек, а так чудище какое-то, страшное да лохматое, с крылами серыми тусклыми, с перьями поломанными и глазищами синими размером с блюдце каждый, в невиданном армяке (3) бежевом, поверх больничной рубахи нестиранной; и наклонил набок чернявую голову и заревел он голосом диким, так что ухи у охотника позакладывало: "Что ты сделал? Как ты посмел дотронуться на задворках моих заповедных, любимого ошейника? Я хранил его паче благодати падшей моей, и всякий день утешался, на него глядючи, а ты лишил меня всей отрады в моей жизни. Я хозяин развалин и дворишка замызганного, я принял тебя, как дорогого гостя званого, накормил, напоил, и спать уложил в ложе своё, а ты эдак-то заплатил за мое добро? Знай же свою участь горькую: умереть тебе за свою вину смертью безвременною! Быть затраханным до смерти в позах различных для моей услады!" И несчетное число голосов диких со всех сторон звонко зажужжало: "Быть затраханным до смерти!"
У охотника умелого от страха зуб на зуб не приходил, он оглянулся кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и кустика, из воды, из земли лезет к нему сила нечистая и несметная, все страшилища безобразные и больше и маленькие, все в желто-чёрных нарядах с крылами прозрачными и глазищами на выкате и пиками вострыми в задницах, все к нему спиной поворачиваются к дырке его прицеливаются. Упал он на колени перед набольшим Хозяином, чудищем лохматым, и возговорил голосом жалобным: "Ох ты гой еси, Господин честной, зверь лесной, чудо крылатое! Как взвеличать тебя — не знаю, не ведаю! Не погуби ты души моей охотничьей за мою продерзость безвинную, не прикажи меня трахать, прикажи слово вымолвить. А есть у меня три сына, три сына красавца, хорошие и пригожие; обещал я им по гостинцу привезть: среднему сыну — девайс крутой, эппелом зовущийся, младшему сыну — туалет заморский, а старшему — ошейник чёрнай кожанай с каменьями, какого бы не было краше на всем белом свете. Младшим сыновьям гостинцы я сыскал, а старшему сыну, любимому, гостинца отыскать не мог; а увидел я такой гостинец у тебя на задворке — ошейник чёрнай, какого краше нет на белом свете, и подумал я по скудоумию своему, что такому хозяину, бедному-бедному, убогому и бесславному, не нужен ошейник чёрнай кожанай, о каком просил мой старший сын, любимый, потому как не на что содержать тебе кавалера сахарного — нищ ты, не пойдёт к тебе молодец статный, холёный, к богатству приученный. Каюсь я в своей вине перед твоим величеством. Ты прости мне, неразумному и глупому, отпусти меня к моим сыновьям родимым и подари мне ошейник чёрнай кожанай для гостинца моему старшему, любимому сыну. Уж очень хочу, чтоб он меня порадовал, ползая вокруг меня в том ошейнике. Заплачу я тебе казны золотой, что потребуешь", — и помахал перед носом чудища ужасного кредитками золотыми и платиновыми (фальшивыми, конечно, как у каждого уважающего себя охотника).
Раздался по лесу хохот, словно гром загремел, и возговорит охотнику зверь лесной, чудо крылатое: "Не надо мне твоей золотой казны: мне её девать некуда, в такой-то глуши. Нет тебе от меня никакой милости, и разорвут тебя мои слуги верные на куски, на части мелкие, и покрасят в цвет жёлто-чёрный на усладу мне, и зажужжишь ты, как они жужжат во славу мне. Есть одно для тебя спасенье. Я отпущу тебя домой невредимого, награжу минетом отменным, кой слуги мои сделают; подарю ошейник чёрнай кожанай с каменьями, коли дашь ты мне слово честное, охотничье и клеймишь себя клятвою страшною, что пришлешь заместо себя одного из сыновей своих, хороших, пригожих, сладких, на всё готовых; я обиды ему никакой не сделаю, а и будет он жить у меня в чести и приволье, как сам ты жил в хибаре моей. Стало скучно мне жить одному, и хочу я залучить себе боттома, молодого да ладного, буду драть его страстно и часто, в позах различных развратных, чтоб не помышлял о побеге домой".
Так и пал охотник умелый на сыру землю, горючими слезами обливается; а и взглянет он на зверя лесного, на чудо крылатое, а и вспомнит он своих сыновей, хороших, пригожих, на всё согласных, а и пуще того завопит истошным голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо крылатое. Много времени Винчестер убивается и слезами обливается, и возговорит он голосом жалобным: "Господин честной, зверь лесной, чудо крылатое! А и как мне быть, коли сыновья мои, хорошие и пригожие, по своей воле не захотят ехать к тебе? Не связать же мне им руки и ноги да насильно прислать?" — и поперхнулся, представив картину сию, и покраснел от желания, и встал хрен его, чуть штаны не разорвав, и застонал охотник умелый, и стал тереть промежность свою, забывая, о чём разговор шел. И расстегнул джинсы узкие, выпрастал елдык свой наружу, не обращая внимания на взгляды жадные, похотливые. Отдрочил он себе без зазрения, на толпу наплевав намеренно. Кончил со стоном протяжным, изгибаясь под взглядами томными, и продолжил намного спокойнее, силу вновь свою почувствовав: "Да и каким путем до тебя доехать? Я ехал к тебе ровно два года, а по каким местам, по каким путям, я не ведаю".
Возговорит охотнику умелому зверь лесной, чудо крылатое, насмотревшись на спектакль показанный, улыбаясь мыслям своим похотливым: "Не хочу я невольника: пусть приедет твой сын сюда по любви к тебе, своей волею и хотением; а коли сыновья твои не поедут по своей воле и хотению, то сам приезжай, и велю я казнить тебя смертью лютою, потому как не приглянулся ты мне недотраханный, я помоложе хочу, поразвратнее. А как приехать ко мне — не твоя беда; как застегнешь ошейник вокруг шеи широкой да сильной, то очутишься там, где камень выпавший находится, во единое ока мгновение. Сроку тебе даю дома пробыть три дня и три ночи". И положил он каменье в карман, показав что намеренье твердое.
Думал, думал Винчестер думу крепкую и придумал так: "Лучше мне с сыновьями повидатися, дать им своё родительское благословение на папиков богатых, чтоб не знали нужды, и коли они избавить меня от смерти не захотят, то приготовиться к смерти по долгу охотничему и воротиться к лесному зверю, чуду крылатому". Фальши у него на уме не было, а потому он рассказал, что у него было в мыслях. Зверь лесной, чудо крылатое и без того их знал; видя его правду, но клятву всё же взял и подал ошейник и подарки для других сыновей. А потом сверкнул глазами синими и, приложив два перста ко лбу охотника, отправил того домой.
Винчестер и очи не успел протереть, как очутился он в воротах широкого двора гостиничного; в ту пору в те же ворота въезжали папики с караванами богатыми с прислугою верною, и привезли они казны и товаров меряно немеряно. Поднялся в мотеле шум и гвалт, повскакали сыновья из-за чистки оружия своего, и почали они отца целовать, миловать и разными ласковыми именами называть, да гостей не стесняясь, всё на утеху собравшимся, и два младших брата лебезят пуще старшего. Видят они, что отец как-то нерадостен и что есть у него на сердце печаль потаённая. Стали младшие сыновья его допрашивать, не потерял ли он подарков желанных; а старший стоит в стороне, не шелОхнется, словно приговора своего ожидает. И возговорит тогда охотник умелый своим сыновьям родимым, хорошим да пригожим, на всё готовым: "Не потерял я подарков ваших; а есть у меня другая печаль, и скажу вам об ней завтрашний день, а сегодня будем веселитися".
И развернулись папики богатые, подоставали подарки знатные, для сыновей охотника умелого. Младшие только гогочут, выставляя себя на продажу, и задами сверкают, и глазами стреляют, только старший забрал ошейник кожанай чёрнай, каменьями усыпанный, сверкнул очами зелёными да уплыл в свой номер дешёвый, под жадные взгляды воздыхателей, прихватив по дороге штоф зелена вина заморского, „високи“ прозываемого.
Ввечеру гости перетрахались, и стало в номерах поспокойнее, тишина прошлась по горницам дорогих гостей, сводников, угодников, прихлебателей. До полуночи оргия продолжалася, и таков был вечерний пир, какого умелый охотник и не видывал.
Что же дальше будет, не ведаю! Сам боюсь продолжения грязного, умотали меня добры молодцы, словно со мной забавлялися, нет мочи утра дожидаться, уж больно сюжет заковыристый и хочется развязки ладной, для всех приятной, да не скоро дело делается, скоро только сказка сказывается...
Заутра позвал к себе охотник умелый своих сыновей, рассказал им всё, что с ним приключилося, всё от слова до слова, и спросил: хотят ли они избавить его от смерти лютой и поехать жить к зверю лесному, к чуду крылатому? Младший сын наотрез отказался и говорит: "Пусть тот сын и выручает отца, для кого он доставал ошейник кожанай". А старшой сын сверкнул зеленым глазом, хитро так с надеждой, стал перед батюшкой на колени и сказал: "Надевай, давай, на меня ошейник, отец родной, я этого и хотел, я поеду к зверю лесному, чуду крылатому, и стану жить у него".
И приложил Винчестер к шее сына ошейник кожанай, какого краше нет и залюбовался красотой сына старшего, и выпрастал елдык, стоящий колом, и заставил сына отсосать себе, потому как старший сам обещал за подарочек разложиться по полной под отцом родным — уж и стонал он на прощанье и гнулся, всё для услады родителя. И когда излился охотник умелый в горячее горло сына, щёлкнул замок волшебный, и исчез молодец из покоев отеческих, под отчаянный рык Джона Винчестера.
***
Очутился старший сын в хибаре зверя лесного, чуда крылатого, на кровати из резного дуба, с простынями замызганными, на болт толстый насаженный, ровно он и с места не сходил, ровно он целый век тут жил, ровно лёг почивать да проснулся, от того что дерут его знатно.
Заиграла музыка согласная, какой отродясь он не слыхивал. Вставили ему еще больше, и застонал молодец красный, красоты неписаной, от сладостных мук разлившихся по всему телу, и начал он сам насаживаться на хер, колом стоящий, потому как желание бешеное возыграло во теле молодом.
И потрахались они славно, не успевши познакомиться даже. Поимело его чудо крылатое и в уста сахарные, и подкидывал попку Винчестер, и разводил ягодицы упругие, и стонал от желания сильного, и сосал, слезами обливаясь, хуем давясь, но трудился исправно, потому как давно мечтал об утехах, этим подобных. Как только не ставил его зверь лесной в первый их раз, наслаждаясь позами откровенными, развратными, заставляя говорить слова грязные, стегал прутиком жёстким по пяткам розовым, не давал кончить сразу же молодцу, заставляя желать пуще прежнего. И вязал пеньковой верёвочкой яйца налитые, большие, красивые, чтоб желанье продлить бесконечно. И стегал по соскам торчащим, словно ягодки спелые, еловой веточкой колкой, боль лёгкую доставляющей, и кусал молодец губы алые, минетом растраханные, и теребило чудо крылатое член его большой, которым гордился молодец. И забыл старший сын имя собственное, так хотелось ему разрядиться. И засадил ему зверь лесной хер огромный в дырку готовую, до ебли жадную, и понёсся Винчестер-сын к мечте своей, к разрядке желанной. И кончали ему в задницу, глубоко и долго, и плакал он от счастья одинокой слезою, что позволил Хозяин Единственный, на все времена не меняемый, кончить к себе не прикасаясь. И излился молодец в свой первый раз на хуе хозяйском, как не кончал никогда прежде. И бухнул в ноги чуду крылатому, и склонил голову русую, и блеснул кожей, от пота сверкающей и хозяйской спермой забрызганной, ожидая решения страшного, опасаясь, что не подошёл для утех нестандартных, кои любил зверь лесной, чудо крылатое.
И вещал ему голос сильный и громкий, выбивая все мысли другие из головы его ветреной: "Господин я твой, ты послушный раб. И всё, что мне пожелается, всё, что мне на ум придёт, исполнять ты будешь с охотою". Прочитал Дин словеса огненные, что и перед взором его проявилися, и пропали они, будто их никогда не бывало там. Но запомнил он фразу заветную, что останется он здесь для утехи волшебной, и заныл снова хер, на слова желанные голову алую поднимая, и возговорил голосом радостным молодой сын охотника, красавец писаный, утирая губы затраханные, слизывая сперму белесую с пальцев длинных тонких хозяйских: "Да, зови ты меня рабом своим, и будь ты всегда мой справедливый Господин, строгий и милостивый. Я из воли твоей никогда не выступлю. Благодарствую тебе за всё твоё угощение. Лучше твоих рук умелых и пальцев твоих длинных не найти мне на белом свете: то и как же мне довольному не быть? Я отродясь таких чудес не видывал, какие ты вытворял только что. Я от такого дива ещё нескоро в себя не приду, только не люблю я почивать один, ты же составишь компанию?".
Удивился синеокий Хозяин словам непотребным, не подобающим боттому покорному, и отымел старшего сына по новой. С извращеньями разными, для обоих приятными. И вертел его как куклу безвольную, вставляя во все дыры жаркие, влажные, заставляя стонать беспрерывно и просить постоянно большего, и под конец, наигравшись, засадил в дырку припухшую, так к продолженью зовущую, полную спермы белесой, не по разу клейменой Хозяином, шишечку ладную, молодую, ещё семена свои не отдавшую, потому гладкую и в пупырышках мелких, для поддержания желания страстного в теле молодецком. Потрогал за хвостик затычку, вызывая стоны хриплые, усмехнулся работе своей с любовью проделанной и исчез, оставив молодца во желании, строго наказав руками себя не трогать.
Заметался было Дин по комнатке маленькой, от желанья нарастающего изнывая, как появилися в воздухе словеса огненные: "Не бойся, мой раб прекрасный: не будешь ты почивать один, дожидайся меня вечером, приду на усладу тебе". И пошел Винчестер радостный в порядок приводить жилище своё теперь законное, потому как сидеть сиднем на шишечке мочи не было...
***
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стал привыкать к своему житью-бытью молодой сын охотника, красавец писаный; ничему он уже не дивуется, ничего не пугается. И возлюблял он своего Господина милостивого день ото дня, и видел он, что недаром тот зовёт его рабом своим, что любит Мастер его пуще самого себя.
Так и зажили они в радости. Одевался молодец просто — только широкие штаны льняные висели на косточках сладких, подвязанные простой верёвочкой, чтоб в любое время без усилий мог Мастер содрать ткань ненавистную и отыметь раба послушного. Как говорится — дёрни за верёвочку, дверь и...
Дин за время свободное, коего совсем мало оказалося, поменял убранство хибары, вычистил всё до блеска, потому как делать больше было нечего, пока Хозяин Его, зверь лесной, чудо крылатое по делам своим отлучался. Чтоб желанье унять постоянное, приходилось дела придумывать разные, в предвкушении траха будущего и вспоминая уже прошедшее. А и драл его топ ненасытный с каждым разом все изобретательней, все окрестности уже пометил Винчестер спермой своей тягучей. И в доме всё было затрахано, все поверхности на себе перепробовал молодец, а и округу стороной не обошёл: и плетень хлипкий, и задворок теперь уже красный, с таким трудом до чиста выскобленный, и крючочек (тот самый, для ошейника), до блеска начищенный, от слоя ржавчины избавленный и не по назначению оприходованный, и лесок соседний, каждый пенёк и кочечку. В дупла птичьи, и в норку кроличью сливал семя своё белесое, и пчёлок кормил однажды под умелой рукой Хозяина, изливаясь на улей огромный. В речке всего более любо было молодцу писаному, давалке жадной, заставляли его отсасывать в толще воды прозрачной. Со временем научился Винчестер долго дыханье задерживать. И под кусточком калиновым не единожды драным был; невзирая на позывы другие, зажимали его хер мягкий и въезжали сразу на всю длину в глубину жаркую, ещё более узкую от давления чуждого, болезненного и от того приятного и трахали постоянно, не согласуясь с его потребностями. И давал Хозяину Дин пуще прежнего, наслаждаясь вниманьем великим, принимая игры запретные, не всему миру понятные.
И любил ещё Хозяин Единственный девайсы странные пробовать. Разноцветные дилдо всех размеров услаждали молодца жаркого, и кляпы различные, и наручники, и плети, и хлысты, и стеки, и флоггеры, всё было в шкафу заветном, всё на себе испытал Винчестер, дивясь фантазии Мастера. Но больше всего зверь лесной любил натуральные игрушки, как та шишечка; и где только находил что похожее, не сотворённое руками человеческими? Понятно теперь становилося, куда исчезал постоянно затейник наш… И любил эти натуральные излишества Дин, и ухаживал за шишечками своими и веточками еловыми, и камушками круглыми, и верёвочками пеньковыми, и сучками замысловатыми. И прилаживали ему в дырку жадную тёплую древесину и камни холодные, и заставляли танцевать красиво и медленно, и радовать глаз Хозяина. И вставляли ему в хер толстый, колом стоящий, в щёлку узкую веточку гладкую длинную, чуть погнутую, как и положено быть тому девайсу, и стояло у молодца часами, без разрядки, до обморока порою доходило. От обилия приспособлений уже ломился шкаф единственный, а Хозяину было всё мало, молодца своего трахая. И не помнил чуда такого Дин, чтоб по второму разу повторялась ебля сверхъестественная. И захотелось ему радостью этой поделиться с семейством родным, с братьями-дураками, от такого счастья добровольно отказавшимися, и отцом родимым, которого не хотел больше молодец наш.
И вот однажды и припомнилось молодому сыну охотника, красавцу писаному, что день рождения скоро у батюшки, юбилей, так сказать, со всех сторон круглый; и напала на него тоска неусыпная; и увидал его в той тоске и слезах зверь лесной, чудо крылатое, и сильно закручинился, и стал спрашивать, лаская пальцами дырку заветную, потому как хотел неустанно и не давал покоя Винчестеру: отчего он во тоске, во слезах? Рассказал тот ему свои мысли, перемежая стонами слабыми, потому как затрахан был сегодня уже полностью и хотел передышки хоть малой, и стал просить у него позволения повидать своего батюшку родимого и братцев своих любезных. И возговорит к нему зверь лесной, чудо крылатое, сняв с Дина ошейник и вкладывая в дрожащие руки молодца: "Я даю тебе моё позволенье и отправляю к отцу родимому, и очутишься ты в гостинице грязной, где сейчас он и проживает. Насладись обществом родственников, покажи себя во всей красе своей, пусть увидят тебя гладкого, до ебли моей жадного. Только скажу я тебе: коли ты ровно через десять часов к полуночи не воротишься, то не будет меня на белом свете, и исчезну я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу."
Ужаснулся Дин перспективе такой, подумав, что не будут драть его больше так сладко, так жадно, заставляя кончать без рук своих, и днём, и ночью, и в любых позах, не согласуясь с его интересами, не дадут вкусить спермы, на вкус горьковатой и от того еще более притягательной, не кончат ему на лицо подставленное, не заткнут больше дырку ладной шишечкой. И бухнулся он на колени перед Мастером своим, и стал он заверять словами заветными и клятвами, что ровно за час до полуночи воротится он в комнатушку их общую. Простился он с Хозяином своим строгим, но милостивым, отсосав на прощание жадно, разрешая долбиться в самое горло умелое, и испил всё до капли, подаренное Господином в утешение их короткой разлуки.
Ох и чувствует мое сердце чуткое, беде быть лютой, непоправимой, уж больно все складно было у наших голубчиков, не ко добру счастье на них свалилося, не бывает добра без горя безмерного, без трудностей непреодолимых, без превратностей судьбы... Но трах был знатный, ради него и пострадать не грех, а сколько страдать нашим героям, то мне неведомо: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается...
И криво усмехнувшись, будто знал что секретное, дотронулся зверь лесной, чудо крылатое до лба молодецкого, сверкнул синим глазом; и оказался Дин на широком дворе мотеля дорожного, перед номером своего батюшки родимого. Толкнул дверь хлипкую и увидел семейство родное, в сборе перед столиком с яствами простыми да бухлом под завязку. Повернулись все и от неожиданности замерли, наставив на него оружие всякое, но узнали братца пропавшего, и подхватили его под руки сильные и повели к батюшке родимому; а батюшка уже пьян лежит, нерадостен, денно и нощно его вспоминаючи, горючими слезами обливаючись, потому как трахать хотел сына старшего, любимого, шалаву молодую, подстилку общую на всех, сучку от ебли текущую. И вскочил отец родной и прижал сына старшего ко груди своей; и долго они целовалися, миловалися, ласковыми речами утешалися. Только не замечал Джон Винчестер равнодушия в зелёных глазах, не хотел видеть правды, что теперь не его считал Хозяином сын родной.
Рассказал старший сын своему батюшке родимому и братьям своим младшим, любезным, про житьё-бытьё свое у зверя лесного, чуда крылатого, всё от слова до слова, никакой крохи не скрываючи. Только краснел поначалу, а потом втянулся, когда увидел, как дрочат себе братья младшие от рассказов его, как стонут тихо, и смотрят жадно, с завистью, на него, лярву хозяйскую, на потаскуху, на которой клейма ставить негде. И сам достал он свой хер налитой и показал братьям неразумным, ничего в своей жизни не пробовавшим, как это — кончать только от желания одного к Мастеру своему, не касаясь конца своего, потому как не он теперь властен над ним. И говорил Дин, и спускал не единожды, поражая воображение молодецкое. И не видел он, как взревновал его охотник умелый к его житью развратному, блядскому, ненасытному, как дивился он, что привык старший сын его смотреть на своего Хозяина страшного и не бояться зверя лесного, чуда крылатого; сам он, об нем вспоминаючи, листом осиновым дрожал; и завидовал он лютой завистью, что не он теперь любимый Хозяин у Дина. А время идёт, и решил Джон, по прозвищу Винчестер, охотник умелый, сына своего старшего себе вернуть, и зверя сверхъестественного заодно погубить, как велел его охотничий долг: "Пусть-де околеет. Туда и дорога ему..."
И начал он подпаивать сына старшего, давалку любимую, пойлом своим тёплым, потому как льда в номере отродясь видом не видывали, слыхом не слыхивали; и сидели они на диванчике, и смотрели, как браться младшие трахаются напоказ, для услады родных людей; и пытался ласкать отец родной сына старшего, но не обращал внимания на потуги его пьяный раб своего Хозяина. И сомлел Дин Винчестер от пойла крепкого и заснул на плече отца-предателя, до ебли охочего. И вставил ему, сонному и пьяному, охотник умелый, желая насладиться нутром горячим, да не вышло ничего. Не по херу дырка оказалась! Не чувствовал больше жаркой узости такого желанного тела охотник. Видно, крупнее елдык у зверя лесного, чуда крылатого был, чем у человека обычного, хоть и охотника умелого, на то оно и чудо супернатуральное. И взвыл тут пьяный отец и разбудил сына своего; и почувствовал Дин, что ебут его без согласия на то Мастера разлюбезного, ведь запретил Хозяин Единственный на веки веков ублажать кого бы то ни было, кроме него самого.
А и оттолкнул Дин отца родимого, вмазав ему про меж глаз, как тот любил делать и сам; и завертелся в поисках ошейника кожанага чёрнага с каменьями драгоценными. Почувствовал, как стало сердце болеть и щемить, словно время уже вышло. А браться пьяные, до его тела охочие, раз отцу не досталося, с ним разговаривают о том о сём, лаская холёное тело, расспрашивают, подзадерживают. Однако сердце его не вытерпело; надавав по рукам жадным, простился сын старший, любимый, красавец писаный, с братьями милыми, пнул для порядку батюшку родимого, чтоб не лез к честному рабу Мастера своего, и принял от него благословение родительское, больше похожее на проклятие заковыристое, в мат завуалированное, и накинул ошейник найденный с камнем отсутствующим и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, защёлкнул замочек с секретом, что поддавался только Хозяину разлюбезному и очутился во дворе перед хибаркой покосившейся, и, дивуючись, что Хозяин его не встречает, закричал тогда громким голосом: "Где же ты, мой Господин, мой Хозяин Единственный? Что же ты меня не встречаешь? Вот он я, раб твой послушный! Воротился я раньше срока назначенного целым часом со минуточкой".
Ни ответа, ни привета не было, тишина стояла мёртвая; не играла даже музыка в окнах открытых. Дрогнуло сердечко у сына охотника, красавца писаного, почуял он нешто недоброе; обежал он хибарку хлипкую, на задворке стрельнул глазами, под кусточек калиновый слазил, звал зычным голосом своего Хозяина — нет нигде ни ответа, ни привета. Побежал он на пригорок зелёненький, где торчал крючочек стальной, от ржавчины с трудом очищенный, не по назначению оприходованный, и увидел он, что зверь лесной, чудо крылатое, лежит на пригорочке, обхватив дрын лапами своими изящными, пальцами тонкими. И показалось ему, что заснул Мастер, его дожидаючись, и спит теперь крепким сном. Начал его будить потихоньку сын охотника, красавец писаный, — он не слышит; принялся будить покрепче, схватил его за ладонь узкую — и видит, что зверь лесной, чудо крылатое, бездыханен, мёртв лежит...
И понял, что надул его отец родной, задержал на время большее, не успел он ко сроку, как клялся Мастеру своему. Помутилися его очи ясные, подкосилися ноги резвые, пал он на колени, обнял руками сильными голову чуда крылатого, доброго, голову лохматую и чернявую, и завопил истошным голосом: "Ты встань, пробудись, мой Хозяин Единственный, я люблю тебя, пуще всей семьи своей да члена своего крепкого!.."
И распустил ремень хозяйский, и взял глубоко в рот без дозволения, и засосал жадно, давясь слезами горючими; и только дрогнул во рту мягкий хладный член, только стал он наливаться кровью горячей, только брызнула сперма липкая в горло глубокое, жаркое, мокрое, родное, только проглотил боттом верный подарок ему предназначенный, как заблестели молнии со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок зелёненький, прямо в дрын заветный; и упал без памяти молодой сын охотника, красавец писаный, так и не поняв, что случилось с Хозяином...
...Тяжёлая рука легонько потрепала плечо. Шея затекла от неудобного положения, и Дин застонал, выплывая из забытья:
— Хозяин мой Единственный, прости раба своего неразумного, — прошептал Винчестер, вцепившись в родную руку.
— Что с тобой, Дин, ты болен? — спокойный, тихий голос ангела заставил его взвиться на диване, на котором он благополучно отрубился после очередной, но не совсем удачной охоты.
Со страхом открыв глаза, он наткнулся на озабоченный взгляд Кастиэля, который всерьёз решал проблему здоровья своего человека. С трудом пытаясь понять, что же произошло, Дин услышал слабое хихиканье со стороны кухни. Похолодев, Винчестер медленно развернулся на знакомый голос и увидел довольного Габриэля, сосущего огромный чупа-чупс.
— Убью!!! — мгновенно все осознав, со звериным рыком Дин прыгнул в сторону засранца и, в последнем отчаянном рывке схватившись за куртку побелевшего, как мел архангела, исчез вместе с ним.
— И как это понимать? — неуверенно спросил Сэм, с надеждой глядя на Кастиэля.
— Брат сказал, что лучший лечебный сон основан на тайных желаниях самого спящего, — неуверенно пояснил ангел, всё ещё смотря на пустое место, где лишь секунду назад находились Дин и Габриэль.
— Ну, судя по состоянию Дина, от ран он точно оправился, — захохотал Сэм, усаживаясь за свой новый лэптоп.
(1) Индороссийские
(2) ПыжПыж — прокладка, предотвращающая высыпание порохового и дробового заряда из патрона. В дульнозарядных ружьях и пушках, и современных охотничьих ружьях — пробка, которая отделяет порох от дроби, пули или ядра; а также забивает, предотвращает высыпание и фиксирует заряд. Пыж изготовляется из войлока, шерсти, пеньки, кожи, картона, бумаги. При использовании бумажного патрона для дульнозарядного оружия, при заряжании стрелок разрывал бумажный патрон, высыпал порох в ствол оружия, затем использовал бумагу в качестве пыжа и досылал сверху пулю. В современных патронах заводского изготовления в основном используются полиэтиленовые пыж-контейнеры, отлитые как единое целое и состоящие из обтюратора, амортизатора и контейнера, вмещающего дробь или картечь.
(3) АрмякАрмяк (первоначально «ормяк») — верхняя, долгополая одежда из грубой, шерстяной ткани (изначально из верблюжьей шерсти). С капюшоном, без пуговиц, застёжек, запахивается ремнём. Напоминает шерстяной, тёплый халат. Носят зимой, в холодное время.
В России — кучерской кафтан, крестьянская одежда. Известна на Руси с XIII века. Наиболее распространенная верхняя одежда крестьян-мужчин. Армяк представлял собой длинный, теплый, просторный халат без сборок. Подпоясывался обязательно цветным кушаком.
столько кинков и секса на квадратный сантиметр текста у меня никогда ни до ни после еще не выходило.
наверно все читали, но все равно - мне кажется и повторить не грех.
а если кто не читал - всех приглашаю
читать дальшеи еще я считаю этот фик своим лучшим произведением. и да... рекламирую сам. ну нравится он мне очень ))))
Название: Ошейник чёрнай, кожанай
Автор: onaglorik
Бета: John Malkon, ave_2006, Melarissa, syslim
Размер: миди (6 620 слов)
Персонажи: охотник Джон, по прозванию Винчестер; сыновья его любезные, на все согласные - Дин, Сэм и Адам; чудище лесное, крылатое, синеокое, безымянное
Категория: слэш
Жанр: юмор, пародия, сказка
Рейтинг: NC-17 (кинк!)
Дисклеймер: все не мое
Саммари: сказка - пародия на "Цветочек аленький" (С. Т. Аксаков)
Предупреждения: читать дальшеООС, АУ; нецензурная лексика; BDSM в условиях русского средневековья; секс с использованием посторонних предметов; вертикальный инцест (Джон/Дин): педофилия, изнасилование, жестокость; упоминание горизонтального инцеста (Сэм/Адам)
Пара слов: читать дальшеУважаемые читатели, обратите внимание на Жанр, Рейтинг и Предупреждения - не надо потом плеваться, что все не для ваших нежных ушек))). Это стеб! Это содомия! Это мат-перемат! Не читайте, кто не готов! А вообще, все написано с любовью ко всем героям!
Размещение: только с моего личного разрешения.
Спасибо бете John Malkon, это он мне подсказал идею этого фика. И подстегнул мое воображение так, что все было написано за сутки.
читать дальшеВ некиим мире, в некиией реальности, на окраине, жил-был умелый охотник, именитый человек, Джон, по прозвищу Винчестер. Много у него было всякого богатства, оружия редкого, ножей различных, драгоценных амулетов куча, золотые и платиновые кредитки (фальшивые, конечно, как у каждого уважающего себя охотника). И было у того охотника три сына, все три красавцы писаные, а старшой лучше всех; и любил он сыновей своих больше всего своего богатства, оружия редкого, ножей всяких, драгоценных амулетов, дневника своего тайного с записями пикантными, золотых и платиновых кредиток (фальшивых, конечно, как у каждого уважающего себя охотника) — по той причине, что был он вдовец и любить ему больше было некого; любил он младших сыновей, а старшего сына любил сильнее, потому что он был собой лучше всех и к нему ласковее — и попку подставит как надо, и вздохнет вовремя, и возьмёт глубоко, аж до волос на причинном месте, и глазом зелёным сверкнёт так, что дух захватывает; в общем, всё было любо Джону Винчестеру в сыне старшем.
Вот и собирается тот охотник по своим секретным делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство на слёт и обмен опытом промеж охотников со всего мира, и говорит он своим любезным сыновьям: "Сыновья мои сильные, сыновья мои складные, сыновья мои послушные, еду я по своим секретным делам за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня тихо и смирно, не привлекая лишнего внимания, трахаться в тайне, не напоказ, а только в удовольствие, и коли вы будете жить без меня тихо и смирно, не привлекая лишнего внимания, трахаться в тайне, не напоказ, а только в удовольствие, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами захотите, и даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостинцев вам хочется".
Думали они три дня и три ночи, и пришли к своему родителю, и стал он их спрашивать, каких гостинцев желают. Средний сын Сэм бросился отцу в ноги, лобызнул ботинок кованый, со шнуровкой толстой, обхватил колени, волосы длинные со лба откинул, поднял очи ореховые да говорит ему: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне органических продуктов, ни кожу убиенного оборотня, ни зубов вампира, а привези ты мне лэптоп новенький, и чтоб был от его экрана такой свет, как от луны полной, как от солнца красного, и чтоб было от него светло в тёмную ночь, как среди дня белого, чтоб весил меньше трех пудов и скорости был неимоверной, чтобы удобно было работать за ним, охоту секретную для тебя искать".
Охотник умелый призадумался и сказал потом: "Ладно, сын мой хороший, шлёндра длинноволосая, волос долог, да ум не короток; подарок по тебе будет. Привезу я тебе таковой лэптоп; знаю я за морем одного человека — охотника старого, друга надежного, бородатого, на ноги болезного, который достанет мне таковой девайс; а и есть он у одного королевича заморского, конфетки посасывать любящего, а и спрятан он в борделе его за дверью, парчой обитою, а и стоит тот бордель в каменном городе, а дверь ту охраняют три хабалки, на всё готовые, за тремя сантехниками немецкими, все умеющими. Работа будет немалая: да для моей кредитки золотой (фальшивой, конечно) супротивного нет".
Бросился ему в ноги сын младший Адам, потерся щекой о вставшее отцовское естество через штаны домашние и говорит: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне джинсов моднявых левайсовских, ни дорогущих чёрных шкур волколаков, ни бесценных магических браслетов на ножки мои красивые, а привези ты мне наряд невиданный, алый, лаковый, с головы до пят, с заклепками большими, чтоб разрезы во всех местах с застежками самооткрывающимися для удобства употребления, чтоб с ним красота моя только прибавлялася, для тебя множилась, чтоб креп твой елдык".
Призадумался охотник умелый и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ему таковые слова, потрепав по волосам взлохмаченным: "Хорошо, сын мой прилежный, шаболда пригожая, достану я тебе таковой туалет; а и есть он у дочери короля подземного, молодой демоницы красоты несказанной, белоокой и неприступной; и схоронен тот туалет в геенне огненной, глубокой пропасти, и глубина той пропасти в триста саженей, за семью дверьми каменными, за семью замками лавовыми, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по псу адскому, и день и ночь зубы скалящими, и ключи от тех дверей каменных носит демоница на поясе. Знаю я за морем такого человека, как смоль чёрного, вредного, как царская водка противного, и достанет он мне таковой туалет. Потяжелее твоя работа братней, да для моей кредитки платиновой (фальшивой, конечно) супротивного нет".
Пошел к отцу старший сын Дин, медленно, плечами поводит татуированными, ногами кривыми перебирает, показывая себя во всей красе, предлагая себя, словно шалава последняя на калашном ряду, умелая, цену себе знающая и готовая к употреблению; обнял отца своего со спины, потёрся торчуном своим о бедро литое и говорит таково слово: "Хозяин ты мой, отец родимый! Не вози ты мне всего того, что братья мои, пидарасы, поназаказывали, а привези ты мне, батюшка, чудище заморское, страшное да дикое, для утех извращённых, сексуальных, которого бы не было страшнее на белом свете".
Прибалдел от нахальства такого охотник умелый, от непокорности сына своего любимого, схватил он его за волосы русые и вмазал пару раз промеж глаз для острастки по носу конопатому, да ногами попинал играючи, приговаривая: "Что ты, сын старшой, подстилка дешёвая, разве так можно?!"
И понял сын старший, что маху дал, что надо с другой стороны к Хозяину подойти, чтоб фантазии свои реализовать ему дали. "Ладно, отец, пойдём длинным путём... — пробормотал молодец и ещё теснее прижался к батюшке, — а привези ты мне тогда, отец родимый, ошейник кожанай чёрнай с камушками блестящими, в золото впаянными, краше которого нет на белом свете, чтоб красивше я был, чтоб глаз твой радовался, на меня глядючи, чтоб схватить мог, когда захочется, придушить по желанию, иль на цепь посадить, ежели надобно, чтоб сукой верной служил я, чтоб стояло у тебя во веки веков, чтоб мог ты нас драть без устали в любых позах, какие понравятся".
Призадумался охотник умелый пуще прежнего. Мало ли, много ли времени он думал, доподлинно сказать не могу, но обкончался я за это время, наблюдая за развратом, который устраивали его сыновья вокруг батюшки, и хоть понимал всю глубину своего падения, но наслаждался я видом инцеста...
Надумавшись, охотник умелый целует, ласкает, приголубливает своего старшего сына, любимого, слизывая подсохшую кровушку из разбитого носа, и говорит таковые слова: "Ну, задал ты мне работу потяжелее братниных: коли знаешь, что искать, то как не сыскать, а как найти то, чего сам не знаешь? Ошейник кожанай не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свете? Буду стараться, а на гостинце не взыщи".
И отпустил он сыновей своих хороших, пригожих, в ихние горницы дешёвые, гостиничные. Стал он собираться в дальние края заморские. Долго ли, много ли он собирался, я не знаю и не ведаю, не подглядывал, не смел открывать очи свои ясные, только слышал, как навещал отец сыновей своих и прощался с каждым из них и со всеми разом, страстно, долго да основательно.
***
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Долго ли, коротко ли возился Джон, а собрал сумы свои тяжелые, солью да святыми мощами наполненные, перекинул винчестер родной, по которому его и прозвали, через плечо и поехал он в путь, во дороженьку, довольный весь от прощания.
Вот ездит охотник умелый по чужим сторонам заморским, по королевствам невиданным; продает он свои услуги втридорога, убивая чудищ различных, покупает чужие секреты мастерства, знания меняет на умения, со придачею серебра да золота с кредиток (фальшивых, конечно), и дерет друзей своих охотников, да и монстрами не брезгует, вставляет им перед смертушкой неминучею, ведь не сыновей родимых, любимых, красавцев писаных дожидаться же? Отыскал он заветный гостинец для своего среднего сына: лэптоп с безлимиткой, с экраном ярким, что светло от него в тёмную ночь, как в белый день. Отыскал заветный гостинец и для своего младшего сына: наряд невиданный, что б с ним красота сына его младшего только прибавлялася бы, да множилась, и уже креп елдык его только от мысли одной, как на сыне будет смотреться одёжа заморская алая, лаковая, с головы до пят, с заклепками большими, с разрезами во всех местах с застежками самооткрывающимися для удобства употребления. Не может он только найти заветного гостинца для старшого, любимого сына — ошейника кожанага чёрнага, краше которого не было бы на всем белом свете.
Находил он во садах райских, пустынях адовских, магазинах тайных человеческих много ошейников чёрных такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать, да ни по матерному обложить грамотно; да никто ему поруки не даёт, что краше того ошейника нет на белом свете; да и сам он того не думает. Вот едет он путём-дорогою со своими думами верными, мыслями шальными по пескам сыпучим, по лесам дремучим, и, откуда ни возьмись, налетели на него разбойники бусурманские, турецкие да индороссийские (1). И не знает охотник умелый, что ему делать с этою кодлою, не обучен он мастерству ратному, умеет он лишь резать без отдыха и перерыва на трапезу. Охотник он умелый, а не паскуда последняя, не душегуб он людишек смертных, и, увидя беду неминучую, что порешит сейчас чад неразумных, бежит он во тёмные леса. "Пусть-де я чудищ лютых лишку порежу без лицензии, чем надругаюсь над клопами неразумными и поглумлюсь над принципами своими".
Бродит он по тому лесу дремучему, непроездному, непроходному, и что дальше идёт, то дорога лучше становится, словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются. Смотрит назад — хрен не присунуть, смотрит направо — кусты да бурелом, вампиру, от жажды окосевшему, не проскочить, смотрит налево — а и хуже того. Дивуется охотник умелый, думает не придумает, что с ним за сверхъестественное совершается, а сам все идёт да идёт: у него под ногами дорога торная. Идёт он день от утра до вечера, не слышит он рёву оборотневского, ни гудения зомбиного, ни крику баньш, ни воя привидений: ровно около него все поизгнано. Вот пришла и тёмная ночь; кругом его хоть глаз выколи, а у него под ногами светлёхонько.
"Вот и супернатуральным сильнее запахло!" — ухмыльнулся охотник умелый.
Вот идет он, почитай, до полуночи, тесаком махая играючи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: "Видно, шалит нечисть-то, так туда идти мне и надобно... На верную смерть, неминучую гадов противных отправить!"
Отпил он святой воды да и пошел вперед. Чем дальше идёт, тем светлее становится, и стало, почитай, как белый день.
Выходит он под конец на поляну широкую и посередь той поляны широкой стоит дом не дом, чертог не чертог, а хибара косая кривая, вся в огне, в письменах неизвестных, вся горит и светит, а огня не видать; ровно снег искрится, инда тяжело на него глазам смотреть. Все три окна в хибаре растворены, и играет в нем музыка странная, коей никогда он не слыхивал, на церковные псалмы очень похожая.
Входит он за плетень хлипкий, идёт по двору грязному, заходит в дверь покосившуюся и видит перед собой комнатушку убогую, кровать огромную, стол дубовый, да пару стульев, промеж них стоящие. Дивится охотник умелый такой бедности несказанной, а вдвое того, что хозяина нет. Плюнул в сердцах охотник, что только зря время потратил, и решил уже было, что стоило тех людишек ему разбойников бусурманских, турецких, да индороссийских покрошить, не разбирая кто в чем виноват, как заурчало вдруг в животе у Винчестера, и подумал он в те поры про себя: "Всё ничего, да есть нечего" — и появилась тут же на столе миска люминивая с похлёбкой холодной, да вино кислое в стакане разовом да с ложкой в серёдке дырявленой. Сел он за стол без сумления, не побрезговал едой гадкой, заткнувши нос себе пыжами (2), напился, наелся досыта, потому что не ел сутки целые; кушанье такое, что и сказать нельзя, — того и гляди, что обратно полезет, а он, по лесам и пескам ходючи, крепко проголодался; встал он из-за стола, осмотрелся, а отсосать в благодарность некому и подставить дырку за хлеб за соль некому. Не успел он встать да оглянуться, а кушаний как не бывало, а музыка играет не умолкаючи.
Дивуется Джон такому чуду чудному и такому диву дивному, а сам думает, портки сдергивая: "Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть, раз нет тут ничего зловещего, а с утра сожгу здесь все к херам собачьим" — и ложится он на широку кровать, накрывается дырявым покрывалом, штампами изукрашенным. И стало в комнатушке темно, хоть глаз выколи, и музыка играет будто издали, и подумал он, хер надрачивая: "Ах, кабы мне сыновей хоть во сне увидать, в позах развратных, душе приятных!" — и заснул в ту же минуточку, не успев разрядиться с усталости.
И пополнил и я, за события эти, не по моей воле произошедшие, запасы знаний своих и умений, разрядился не единожды, на разврат потихоньку поглядывая, и уполз во кроваточку мягкую, блядством этим измученный, со волнением думая, что же завтра начнется по утру?
***
Просыпается охотник, а солнце уже взошло выше дерева стоячего. Проснулся Джон, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне сыновей своих хороших, давалок жадных и пригожих, и видел он сыновей своих младших: среднего и младшего, что они веселым-веселёхоньки отдавалися ему в услужение, да так, как никогда еще не было, а печален один сын старший, любимый, в стороне хуй свой надрачивал, и к нему подходить не стремился, так и кончил, на сына глядючи, не на младшеньких, на любимого; видел он, что у среднего и младшего сыновей есть папики богатые и что сбираются они в жиголо пойти, не дождавшись его благословения отцовского; старший же сын любимый, красавец писаный, о папиках и слышать не хочет, покуда не воротится его родимый отец. И стало у него на душе и радостно и не радостно. Встал он со кровати грязной, штаны свои облачает, дланью широкой причесывается и по щекам хлопает, чтоб проснуться окончательно, а на столе только хлебные корки валяются, и вкусить-то больше и нечего, даже водицы хлебнуть не предложено. Зажав в зубах корку твердую, почесав чресла свои, рванул он на задворки, справить нужду малую… или даже большую. Присел за кусточком калиновым и рвет из дневника тайного странички неисписанные.
Сидел он так много ли, мало ли времени — неведомо: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается.
И вдруг видит он, на пригорочке зелёном воткнут дрын, а в дрын тот вбит крючочек ржавый, и на нем висит ошейник чёрнай кожанай, золотом отливает, каменьями цветными сверкает, красоты невиданной и неслыханной, что ни в сказке сказать, ни пером написать, да и по матерному ни обложить грамотно. У охотника умелого дух занимается; подходит он ко тому ошейнику, штанов делом не подтянув; отсветы от каменьев так и слепят; затряслись и руки и ноги у Винчестера, и возговорил он голосом радостным: "Вот ошейник кожанай, какого нет краше на белом свете! О каком просил меня сын старший, любимый!".
И, проговорив таковы слова, подошёл он, и схватился за самый больший камушек. В ту же минуту, безо всяких туч почернело вокруг, блеснула молния, и ударил гром, инда земля зашаталася под ногами, и остался камушек в руках охотника, и вырос, как будто из земли, перед Джоном зверь не зверь, человек не человек, а так чудище какое-то, страшное да лохматое, с крылами серыми тусклыми, с перьями поломанными и глазищами синими размером с блюдце каждый, в невиданном армяке (3) бежевом, поверх больничной рубахи нестиранной; и наклонил набок чернявую голову и заревел он голосом диким, так что ухи у охотника позакладывало: "Что ты сделал? Как ты посмел дотронуться на задворках моих заповедных, любимого ошейника? Я хранил его паче благодати падшей моей, и всякий день утешался, на него глядючи, а ты лишил меня всей отрады в моей жизни. Я хозяин развалин и дворишка замызганного, я принял тебя, как дорогого гостя званого, накормил, напоил, и спать уложил в ложе своё, а ты эдак-то заплатил за мое добро? Знай же свою участь горькую: умереть тебе за свою вину смертью безвременною! Быть затраханным до смерти в позах различных для моей услады!" И несчетное число голосов диких со всех сторон звонко зажужжало: "Быть затраханным до смерти!"
У охотника умелого от страха зуб на зуб не приходил, он оглянулся кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и кустика, из воды, из земли лезет к нему сила нечистая и несметная, все страшилища безобразные и больше и маленькие, все в желто-чёрных нарядах с крылами прозрачными и глазищами на выкате и пиками вострыми в задницах, все к нему спиной поворачиваются к дырке его прицеливаются. Упал он на колени перед набольшим Хозяином, чудищем лохматым, и возговорил голосом жалобным: "Ох ты гой еси, Господин честной, зверь лесной, чудо крылатое! Как взвеличать тебя — не знаю, не ведаю! Не погуби ты души моей охотничьей за мою продерзость безвинную, не прикажи меня трахать, прикажи слово вымолвить. А есть у меня три сына, три сына красавца, хорошие и пригожие; обещал я им по гостинцу привезть: среднему сыну — девайс крутой, эппелом зовущийся, младшему сыну — туалет заморский, а старшему — ошейник чёрнай кожанай с каменьями, какого бы не было краше на всем белом свете. Младшим сыновьям гостинцы я сыскал, а старшему сыну, любимому, гостинца отыскать не мог; а увидел я такой гостинец у тебя на задворке — ошейник чёрнай, какого краше нет на белом свете, и подумал я по скудоумию своему, что такому хозяину, бедному-бедному, убогому и бесславному, не нужен ошейник чёрнай кожанай, о каком просил мой старший сын, любимый, потому как не на что содержать тебе кавалера сахарного — нищ ты, не пойдёт к тебе молодец статный, холёный, к богатству приученный. Каюсь я в своей вине перед твоим величеством. Ты прости мне, неразумному и глупому, отпусти меня к моим сыновьям родимым и подари мне ошейник чёрнай кожанай для гостинца моему старшему, любимому сыну. Уж очень хочу, чтоб он меня порадовал, ползая вокруг меня в том ошейнике. Заплачу я тебе казны золотой, что потребуешь", — и помахал перед носом чудища ужасного кредитками золотыми и платиновыми (фальшивыми, конечно, как у каждого уважающего себя охотника).
Раздался по лесу хохот, словно гром загремел, и возговорит охотнику зверь лесной, чудо крылатое: "Не надо мне твоей золотой казны: мне её девать некуда, в такой-то глуши. Нет тебе от меня никакой милости, и разорвут тебя мои слуги верные на куски, на части мелкие, и покрасят в цвет жёлто-чёрный на усладу мне, и зажужжишь ты, как они жужжат во славу мне. Есть одно для тебя спасенье. Я отпущу тебя домой невредимого, награжу минетом отменным, кой слуги мои сделают; подарю ошейник чёрнай кожанай с каменьями, коли дашь ты мне слово честное, охотничье и клеймишь себя клятвою страшною, что пришлешь заместо себя одного из сыновей своих, хороших, пригожих, сладких, на всё готовых; я обиды ему никакой не сделаю, а и будет он жить у меня в чести и приволье, как сам ты жил в хибаре моей. Стало скучно мне жить одному, и хочу я залучить себе боттома, молодого да ладного, буду драть его страстно и часто, в позах различных развратных, чтоб не помышлял о побеге домой".
Так и пал охотник умелый на сыру землю, горючими слезами обливается; а и взглянет он на зверя лесного, на чудо крылатое, а и вспомнит он своих сыновей, хороших, пригожих, на всё согласных, а и пуще того завопит истошным голосом: больно страшен был лесной зверь, чудо крылатое. Много времени Винчестер убивается и слезами обливается, и возговорит он голосом жалобным: "Господин честной, зверь лесной, чудо крылатое! А и как мне быть, коли сыновья мои, хорошие и пригожие, по своей воле не захотят ехать к тебе? Не связать же мне им руки и ноги да насильно прислать?" — и поперхнулся, представив картину сию, и покраснел от желания, и встал хрен его, чуть штаны не разорвав, и застонал охотник умелый, и стал тереть промежность свою, забывая, о чём разговор шел. И расстегнул джинсы узкие, выпрастал елдык свой наружу, не обращая внимания на взгляды жадные, похотливые. Отдрочил он себе без зазрения, на толпу наплевав намеренно. Кончил со стоном протяжным, изгибаясь под взглядами томными, и продолжил намного спокойнее, силу вновь свою почувствовав: "Да и каким путем до тебя доехать? Я ехал к тебе ровно два года, а по каким местам, по каким путям, я не ведаю".
Возговорит охотнику умелому зверь лесной, чудо крылатое, насмотревшись на спектакль показанный, улыбаясь мыслям своим похотливым: "Не хочу я невольника: пусть приедет твой сын сюда по любви к тебе, своей волею и хотением; а коли сыновья твои не поедут по своей воле и хотению, то сам приезжай, и велю я казнить тебя смертью лютою, потому как не приглянулся ты мне недотраханный, я помоложе хочу, поразвратнее. А как приехать ко мне — не твоя беда; как застегнешь ошейник вокруг шеи широкой да сильной, то очутишься там, где камень выпавший находится, во единое ока мгновение. Сроку тебе даю дома пробыть три дня и три ночи". И положил он каменье в карман, показав что намеренье твердое.
Думал, думал Винчестер думу крепкую и придумал так: "Лучше мне с сыновьями повидатися, дать им своё родительское благословение на папиков богатых, чтоб не знали нужды, и коли они избавить меня от смерти не захотят, то приготовиться к смерти по долгу охотничему и воротиться к лесному зверю, чуду крылатому". Фальши у него на уме не было, а потому он рассказал, что у него было в мыслях. Зверь лесной, чудо крылатое и без того их знал; видя его правду, но клятву всё же взял и подал ошейник и подарки для других сыновей. А потом сверкнул глазами синими и, приложив два перста ко лбу охотника, отправил того домой.
Винчестер и очи не успел протереть, как очутился он в воротах широкого двора гостиничного; в ту пору в те же ворота въезжали папики с караванами богатыми с прислугою верною, и привезли они казны и товаров меряно немеряно. Поднялся в мотеле шум и гвалт, повскакали сыновья из-за чистки оружия своего, и почали они отца целовать, миловать и разными ласковыми именами называть, да гостей не стесняясь, всё на утеху собравшимся, и два младших брата лебезят пуще старшего. Видят они, что отец как-то нерадостен и что есть у него на сердце печаль потаённая. Стали младшие сыновья его допрашивать, не потерял ли он подарков желанных; а старший стоит в стороне, не шелОхнется, словно приговора своего ожидает. И возговорит тогда охотник умелый своим сыновьям родимым, хорошим да пригожим, на всё готовым: "Не потерял я подарков ваших; а есть у меня другая печаль, и скажу вам об ней завтрашний день, а сегодня будем веселитися".
И развернулись папики богатые, подоставали подарки знатные, для сыновей охотника умелого. Младшие только гогочут, выставляя себя на продажу, и задами сверкают, и глазами стреляют, только старший забрал ошейник кожанай чёрнай, каменьями усыпанный, сверкнул очами зелёными да уплыл в свой номер дешёвый, под жадные взгляды воздыхателей, прихватив по дороге штоф зелена вина заморского, „високи“ прозываемого.
Ввечеру гости перетрахались, и стало в номерах поспокойнее, тишина прошлась по горницам дорогих гостей, сводников, угодников, прихлебателей. До полуночи оргия продолжалася, и таков был вечерний пир, какого умелый охотник и не видывал.
Что же дальше будет, не ведаю! Сам боюсь продолжения грязного, умотали меня добры молодцы, словно со мной забавлялися, нет мочи утра дожидаться, уж больно сюжет заковыристый и хочется развязки ладной, для всех приятной, да не скоро дело делается, скоро только сказка сказывается...
Заутра позвал к себе охотник умелый своих сыновей, рассказал им всё, что с ним приключилося, всё от слова до слова, и спросил: хотят ли они избавить его от смерти лютой и поехать жить к зверю лесному, к чуду крылатому? Младший сын наотрез отказался и говорит: "Пусть тот сын и выручает отца, для кого он доставал ошейник кожанай". А старшой сын сверкнул зеленым глазом, хитро так с надеждой, стал перед батюшкой на колени и сказал: "Надевай, давай, на меня ошейник, отец родной, я этого и хотел, я поеду к зверю лесному, чуду крылатому, и стану жить у него".
И приложил Винчестер к шее сына ошейник кожанай, какого краше нет и залюбовался красотой сына старшего, и выпрастал елдык, стоящий колом, и заставил сына отсосать себе, потому как старший сам обещал за подарочек разложиться по полной под отцом родным — уж и стонал он на прощанье и гнулся, всё для услады родителя. И когда излился охотник умелый в горячее горло сына, щёлкнул замок волшебный, и исчез молодец из покоев отеческих, под отчаянный рык Джона Винчестера.
***
Очутился старший сын в хибаре зверя лесного, чуда крылатого, на кровати из резного дуба, с простынями замызганными, на болт толстый насаженный, ровно он и с места не сходил, ровно он целый век тут жил, ровно лёг почивать да проснулся, от того что дерут его знатно.
Заиграла музыка согласная, какой отродясь он не слыхивал. Вставили ему еще больше, и застонал молодец красный, красоты неписаной, от сладостных мук разлившихся по всему телу, и начал он сам насаживаться на хер, колом стоящий, потому как желание бешеное возыграло во теле молодом.
И потрахались они славно, не успевши познакомиться даже. Поимело его чудо крылатое и в уста сахарные, и подкидывал попку Винчестер, и разводил ягодицы упругие, и стонал от желания сильного, и сосал, слезами обливаясь, хуем давясь, но трудился исправно, потому как давно мечтал об утехах, этим подобных. Как только не ставил его зверь лесной в первый их раз, наслаждаясь позами откровенными, развратными, заставляя говорить слова грязные, стегал прутиком жёстким по пяткам розовым, не давал кончить сразу же молодцу, заставляя желать пуще прежнего. И вязал пеньковой верёвочкой яйца налитые, большие, красивые, чтоб желанье продлить бесконечно. И стегал по соскам торчащим, словно ягодки спелые, еловой веточкой колкой, боль лёгкую доставляющей, и кусал молодец губы алые, минетом растраханные, и теребило чудо крылатое член его большой, которым гордился молодец. И забыл старший сын имя собственное, так хотелось ему разрядиться. И засадил ему зверь лесной хер огромный в дырку готовую, до ебли жадную, и понёсся Винчестер-сын к мечте своей, к разрядке желанной. И кончали ему в задницу, глубоко и долго, и плакал он от счастья одинокой слезою, что позволил Хозяин Единственный, на все времена не меняемый, кончить к себе не прикасаясь. И излился молодец в свой первый раз на хуе хозяйском, как не кончал никогда прежде. И бухнул в ноги чуду крылатому, и склонил голову русую, и блеснул кожей, от пота сверкающей и хозяйской спермой забрызганной, ожидая решения страшного, опасаясь, что не подошёл для утех нестандартных, кои любил зверь лесной, чудо крылатое.
И вещал ему голос сильный и громкий, выбивая все мысли другие из головы его ветреной: "Господин я твой, ты послушный раб. И всё, что мне пожелается, всё, что мне на ум придёт, исполнять ты будешь с охотою". Прочитал Дин словеса огненные, что и перед взором его проявилися, и пропали они, будто их никогда не бывало там. Но запомнил он фразу заветную, что останется он здесь для утехи волшебной, и заныл снова хер, на слова желанные голову алую поднимая, и возговорил голосом радостным молодой сын охотника, красавец писаный, утирая губы затраханные, слизывая сперму белесую с пальцев длинных тонких хозяйских: "Да, зови ты меня рабом своим, и будь ты всегда мой справедливый Господин, строгий и милостивый. Я из воли твоей никогда не выступлю. Благодарствую тебе за всё твоё угощение. Лучше твоих рук умелых и пальцев твоих длинных не найти мне на белом свете: то и как же мне довольному не быть? Я отродясь таких чудес не видывал, какие ты вытворял только что. Я от такого дива ещё нескоро в себя не приду, только не люблю я почивать один, ты же составишь компанию?".
Удивился синеокий Хозяин словам непотребным, не подобающим боттому покорному, и отымел старшего сына по новой. С извращеньями разными, для обоих приятными. И вертел его как куклу безвольную, вставляя во все дыры жаркие, влажные, заставляя стонать беспрерывно и просить постоянно большего, и под конец, наигравшись, засадил в дырку припухшую, так к продолженью зовущую, полную спермы белесой, не по разу клейменой Хозяином, шишечку ладную, молодую, ещё семена свои не отдавшую, потому гладкую и в пупырышках мелких, для поддержания желания страстного в теле молодецком. Потрогал за хвостик затычку, вызывая стоны хриплые, усмехнулся работе своей с любовью проделанной и исчез, оставив молодца во желании, строго наказав руками себя не трогать.
Заметался было Дин по комнатке маленькой, от желанья нарастающего изнывая, как появилися в воздухе словеса огненные: "Не бойся, мой раб прекрасный: не будешь ты почивать один, дожидайся меня вечером, приду на усладу тебе". И пошел Винчестер радостный в порядок приводить жилище своё теперь законное, потому как сидеть сиднем на шишечке мочи не было...
***
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стал привыкать к своему житью-бытью молодой сын охотника, красавец писаный; ничему он уже не дивуется, ничего не пугается. И возлюблял он своего Господина милостивого день ото дня, и видел он, что недаром тот зовёт его рабом своим, что любит Мастер его пуще самого себя.
Так и зажили они в радости. Одевался молодец просто — только широкие штаны льняные висели на косточках сладких, подвязанные простой верёвочкой, чтоб в любое время без усилий мог Мастер содрать ткань ненавистную и отыметь раба послушного. Как говорится — дёрни за верёвочку, дверь и...
Дин за время свободное, коего совсем мало оказалося, поменял убранство хибары, вычистил всё до блеска, потому как делать больше было нечего, пока Хозяин Его, зверь лесной, чудо крылатое по делам своим отлучался. Чтоб желанье унять постоянное, приходилось дела придумывать разные, в предвкушении траха будущего и вспоминая уже прошедшее. А и драл его топ ненасытный с каждым разом все изобретательней, все окрестности уже пометил Винчестер спермой своей тягучей. И в доме всё было затрахано, все поверхности на себе перепробовал молодец, а и округу стороной не обошёл: и плетень хлипкий, и задворок теперь уже красный, с таким трудом до чиста выскобленный, и крючочек (тот самый, для ошейника), до блеска начищенный, от слоя ржавчины избавленный и не по назначению оприходованный, и лесок соседний, каждый пенёк и кочечку. В дупла птичьи, и в норку кроличью сливал семя своё белесое, и пчёлок кормил однажды под умелой рукой Хозяина, изливаясь на улей огромный. В речке всего более любо было молодцу писаному, давалке жадной, заставляли его отсасывать в толще воды прозрачной. Со временем научился Винчестер долго дыханье задерживать. И под кусточком калиновым не единожды драным был; невзирая на позывы другие, зажимали его хер мягкий и въезжали сразу на всю длину в глубину жаркую, ещё более узкую от давления чуждого, болезненного и от того приятного и трахали постоянно, не согласуясь с его потребностями. И давал Хозяину Дин пуще прежнего, наслаждаясь вниманьем великим, принимая игры запретные, не всему миру понятные.
И любил ещё Хозяин Единственный девайсы странные пробовать. Разноцветные дилдо всех размеров услаждали молодца жаркого, и кляпы различные, и наручники, и плети, и хлысты, и стеки, и флоггеры, всё было в шкафу заветном, всё на себе испытал Винчестер, дивясь фантазии Мастера. Но больше всего зверь лесной любил натуральные игрушки, как та шишечка; и где только находил что похожее, не сотворённое руками человеческими? Понятно теперь становилося, куда исчезал постоянно затейник наш… И любил эти натуральные излишества Дин, и ухаживал за шишечками своими и веточками еловыми, и камушками круглыми, и верёвочками пеньковыми, и сучками замысловатыми. И прилаживали ему в дырку жадную тёплую древесину и камни холодные, и заставляли танцевать красиво и медленно, и радовать глаз Хозяина. И вставляли ему в хер толстый, колом стоящий, в щёлку узкую веточку гладкую длинную, чуть погнутую, как и положено быть тому девайсу, и стояло у молодца часами, без разрядки, до обморока порою доходило. От обилия приспособлений уже ломился шкаф единственный, а Хозяину было всё мало, молодца своего трахая. И не помнил чуда такого Дин, чтоб по второму разу повторялась ебля сверхъестественная. И захотелось ему радостью этой поделиться с семейством родным, с братьями-дураками, от такого счастья добровольно отказавшимися, и отцом родимым, которого не хотел больше молодец наш.
И вот однажды и припомнилось молодому сыну охотника, красавцу писаному, что день рождения скоро у батюшки, юбилей, так сказать, со всех сторон круглый; и напала на него тоска неусыпная; и увидал его в той тоске и слезах зверь лесной, чудо крылатое, и сильно закручинился, и стал спрашивать, лаская пальцами дырку заветную, потому как хотел неустанно и не давал покоя Винчестеру: отчего он во тоске, во слезах? Рассказал тот ему свои мысли, перемежая стонами слабыми, потому как затрахан был сегодня уже полностью и хотел передышки хоть малой, и стал просить у него позволения повидать своего батюшку родимого и братцев своих любезных. И возговорит к нему зверь лесной, чудо крылатое, сняв с Дина ошейник и вкладывая в дрожащие руки молодца: "Я даю тебе моё позволенье и отправляю к отцу родимому, и очутишься ты в гостинице грязной, где сейчас он и проживает. Насладись обществом родственников, покажи себя во всей красе своей, пусть увидят тебя гладкого, до ебли моей жадного. Только скажу я тебе: коли ты ровно через десять часов к полуночи не воротишься, то не будет меня на белом свете, и исчезну я тою же минутою, по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу."
Ужаснулся Дин перспективе такой, подумав, что не будут драть его больше так сладко, так жадно, заставляя кончать без рук своих, и днём, и ночью, и в любых позах, не согласуясь с его интересами, не дадут вкусить спермы, на вкус горьковатой и от того еще более притягательной, не кончат ему на лицо подставленное, не заткнут больше дырку ладной шишечкой. И бухнулся он на колени перед Мастером своим, и стал он заверять словами заветными и клятвами, что ровно за час до полуночи воротится он в комнатушку их общую. Простился он с Хозяином своим строгим, но милостивым, отсосав на прощание жадно, разрешая долбиться в самое горло умелое, и испил всё до капли, подаренное Господином в утешение их короткой разлуки.
Ох и чувствует мое сердце чуткое, беде быть лютой, непоправимой, уж больно все складно было у наших голубчиков, не ко добру счастье на них свалилося, не бывает добра без горя безмерного, без трудностей непреодолимых, без превратностей судьбы... Но трах был знатный, ради него и пострадать не грех, а сколько страдать нашим героям, то мне неведомо: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается...
***
И криво усмехнувшись, будто знал что секретное, дотронулся зверь лесной, чудо крылатое до лба молодецкого, сверкнул синим глазом; и оказался Дин на широком дворе мотеля дорожного, перед номером своего батюшки родимого. Толкнул дверь хлипкую и увидел семейство родное, в сборе перед столиком с яствами простыми да бухлом под завязку. Повернулись все и от неожиданности замерли, наставив на него оружие всякое, но узнали братца пропавшего, и подхватили его под руки сильные и повели к батюшке родимому; а батюшка уже пьян лежит, нерадостен, денно и нощно его вспоминаючи, горючими слезами обливаючись, потому как трахать хотел сына старшего, любимого, шалаву молодую, подстилку общую на всех, сучку от ебли текущую. И вскочил отец родной и прижал сына старшего ко груди своей; и долго они целовалися, миловалися, ласковыми речами утешалися. Только не замечал Джон Винчестер равнодушия в зелёных глазах, не хотел видеть правды, что теперь не его считал Хозяином сын родной.
Рассказал старший сын своему батюшке родимому и братьям своим младшим, любезным, про житьё-бытьё свое у зверя лесного, чуда крылатого, всё от слова до слова, никакой крохи не скрываючи. Только краснел поначалу, а потом втянулся, когда увидел, как дрочат себе братья младшие от рассказов его, как стонут тихо, и смотрят жадно, с завистью, на него, лярву хозяйскую, на потаскуху, на которой клейма ставить негде. И сам достал он свой хер налитой и показал братьям неразумным, ничего в своей жизни не пробовавшим, как это — кончать только от желания одного к Мастеру своему, не касаясь конца своего, потому как не он теперь властен над ним. И говорил Дин, и спускал не единожды, поражая воображение молодецкое. И не видел он, как взревновал его охотник умелый к его житью развратному, блядскому, ненасытному, как дивился он, что привык старший сын его смотреть на своего Хозяина страшного и не бояться зверя лесного, чуда крылатого; сам он, об нем вспоминаючи, листом осиновым дрожал; и завидовал он лютой завистью, что не он теперь любимый Хозяин у Дина. А время идёт, и решил Джон, по прозвищу Винчестер, охотник умелый, сына своего старшего себе вернуть, и зверя сверхъестественного заодно погубить, как велел его охотничий долг: "Пусть-де околеет. Туда и дорога ему..."
И начал он подпаивать сына старшего, давалку любимую, пойлом своим тёплым, потому как льда в номере отродясь видом не видывали, слыхом не слыхивали; и сидели они на диванчике, и смотрели, как браться младшие трахаются напоказ, для услады родных людей; и пытался ласкать отец родной сына старшего, но не обращал внимания на потуги его пьяный раб своего Хозяина. И сомлел Дин Винчестер от пойла крепкого и заснул на плече отца-предателя, до ебли охочего. И вставил ему, сонному и пьяному, охотник умелый, желая насладиться нутром горячим, да не вышло ничего. Не по херу дырка оказалась! Не чувствовал больше жаркой узости такого желанного тела охотник. Видно, крупнее елдык у зверя лесного, чуда крылатого был, чем у человека обычного, хоть и охотника умелого, на то оно и чудо супернатуральное. И взвыл тут пьяный отец и разбудил сына своего; и почувствовал Дин, что ебут его без согласия на то Мастера разлюбезного, ведь запретил Хозяин Единственный на веки веков ублажать кого бы то ни было, кроме него самого.
А и оттолкнул Дин отца родимого, вмазав ему про меж глаз, как тот любил делать и сам; и завертелся в поисках ошейника кожанага чёрнага с каменьями драгоценными. Почувствовал, как стало сердце болеть и щемить, словно время уже вышло. А браться пьяные, до его тела охочие, раз отцу не досталося, с ним разговаривают о том о сём, лаская холёное тело, расспрашивают, подзадерживают. Однако сердце его не вытерпело; надавав по рукам жадным, простился сын старший, любимый, красавец писаный, с братьями милыми, пнул для порядку батюшку родимого, чтоб не лез к честному рабу Мастера своего, и принял от него благословение родительское, больше похожее на проклятие заковыристое, в мат завуалированное, и накинул ошейник найденный с камнем отсутствующим и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, защёлкнул замочек с секретом, что поддавался только Хозяину разлюбезному и очутился во дворе перед хибаркой покосившейся, и, дивуючись, что Хозяин его не встречает, закричал тогда громким голосом: "Где же ты, мой Господин, мой Хозяин Единственный? Что же ты меня не встречаешь? Вот он я, раб твой послушный! Воротился я раньше срока назначенного целым часом со минуточкой".
***
Ни ответа, ни привета не было, тишина стояла мёртвая; не играла даже музыка в окнах открытых. Дрогнуло сердечко у сына охотника, красавца писаного, почуял он нешто недоброе; обежал он хибарку хлипкую, на задворке стрельнул глазами, под кусточек калиновый слазил, звал зычным голосом своего Хозяина — нет нигде ни ответа, ни привета. Побежал он на пригорок зелёненький, где торчал крючочек стальной, от ржавчины с трудом очищенный, не по назначению оприходованный, и увидел он, что зверь лесной, чудо крылатое, лежит на пригорочке, обхватив дрын лапами своими изящными, пальцами тонкими. И показалось ему, что заснул Мастер, его дожидаючись, и спит теперь крепким сном. Начал его будить потихоньку сын охотника, красавец писаный, — он не слышит; принялся будить покрепче, схватил его за ладонь узкую — и видит, что зверь лесной, чудо крылатое, бездыханен, мёртв лежит...
И понял, что надул его отец родной, задержал на время большее, не успел он ко сроку, как клялся Мастеру своему. Помутилися его очи ясные, подкосилися ноги резвые, пал он на колени, обнял руками сильными голову чуда крылатого, доброго, голову лохматую и чернявую, и завопил истошным голосом: "Ты встань, пробудись, мой Хозяин Единственный, я люблю тебя, пуще всей семьи своей да члена своего крепкого!.."
И распустил ремень хозяйский, и взял глубоко в рот без дозволения, и засосал жадно, давясь слезами горючими; и только дрогнул во рту мягкий хладный член, только стал он наливаться кровью горячей, только брызнула сперма липкая в горло глубокое, жаркое, мокрое, родное, только проглотил боттом верный подарок ему предназначенный, как заблестели молнии со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная в пригорок зелёненький, прямо в дрын заветный; и упал без памяти молодой сын охотника, красавец писаный, так и не поняв, что случилось с Хозяином...
***
...Тяжёлая рука легонько потрепала плечо. Шея затекла от неудобного положения, и Дин застонал, выплывая из забытья:
— Хозяин мой Единственный, прости раба своего неразумного, — прошептал Винчестер, вцепившись в родную руку.
— Что с тобой, Дин, ты болен? — спокойный, тихий голос ангела заставил его взвиться на диване, на котором он благополучно отрубился после очередной, но не совсем удачной охоты.
Со страхом открыв глаза, он наткнулся на озабоченный взгляд Кастиэля, который всерьёз решал проблему здоровья своего человека. С трудом пытаясь понять, что же произошло, Дин услышал слабое хихиканье со стороны кухни. Похолодев, Винчестер медленно развернулся на знакомый голос и увидел довольного Габриэля, сосущего огромный чупа-чупс.
— Убью!!! — мгновенно все осознав, со звериным рыком Дин прыгнул в сторону засранца и, в последнем отчаянном рывке схватившись за куртку побелевшего, как мел архангела, исчез вместе с ним.
— И как это понимать? — неуверенно спросил Сэм, с надеждой глядя на Кастиэля.
— Брат сказал, что лучший лечебный сон основан на тайных желаниях самого спящего, — неуверенно пояснил ангел, всё ещё смотря на пустое место, где лишь секунду назад находились Дин и Габриэль.
— Ну, судя по состоянию Дина, от ран он точно оправился, — захохотал Сэм, усаживаясь за свой новый лэптоп.
(1) Индороссийские
(2) ПыжПыж — прокладка, предотвращающая высыпание порохового и дробового заряда из патрона. В дульнозарядных ружьях и пушках, и современных охотничьих ружьях — пробка, которая отделяет порох от дроби, пули или ядра; а также забивает, предотвращает высыпание и фиксирует заряд. Пыж изготовляется из войлока, шерсти, пеньки, кожи, картона, бумаги. При использовании бумажного патрона для дульнозарядного оружия, при заряжании стрелок разрывал бумажный патрон, высыпал порох в ствол оружия, затем использовал бумагу в качестве пыжа и досылал сверху пулю. В современных патронах заводского изготовления в основном используются полиэтиленовые пыж-контейнеры, отлитые как единое целое и состоящие из обтюратора, амортизатора и контейнера, вмещающего дробь или картечь.
(3) АрмякАрмяк (первоначально «ормяк») — верхняя, долгополая одежда из грубой, шерстяной ткани (изначально из верблюжьей шерсти). С капюшоном, без пуговиц, застёжек, запахивается ремнём. Напоминает шерстяной, тёплый халат. Носят зимой, в холодное время.
В России — кучерской кафтан, крестьянская одежда. Известна на Руси с XIII века. Наиболее распространенная верхняя одежда крестьян-мужчин. Армяк представлял собой длинный, теплый, просторный халат без сборок. Подпоясывался обязательно цветным кушаком.
@темы: Дин Винчестер, Дэстиэль, Упрт, Сэм Винчестер, Кастиэль, Фанфикшен
-
-
15.09.2013 в 11:08Я его давно читала, но там какой-то фест был, всё анонимно...
Божечки, как я с него ржала и фапала
Попозже зайду, снова перечитаю - оно того стоит *__*
Спасибо огромное
-
-
15.09.2013 в 11:43спасибо за похвалу - невероятно приятно
-
-
15.09.2013 в 11:57И теги в следующий раз не забудь=)))
-
-
15.09.2013 в 12:05-
-
15.09.2013 в 12:35блин, как же я оборжалась
-
-
15.09.2013 в 15:08-
-
16.09.2013 в 06:59Я в полном неадеквате, ржала с самых первых строк и до последних, периодически сползая под стол, а вкорости вообще перестала оттудова выползати - так и сидела змеюкой подколодною (видете, что Вы со мной делаете???)
-
-
16.09.2013 в 18:49читать дальше
-
-
16.09.2013 в 19:51-
-
17.09.2013 в 00:47-
-
17.09.2013 в 01:59